А солнце не любит, когда мир не успевает существовать. (с)
Холодные мерзкие щупальца залазят мне под рёбра.
Я пытаюсь обнять их остывающим сердцем, задержать в своей грудине хотя бы на долю милисекунды.
Слабые пальцы соскользают с горла, показываю мне, где моя слабость, обнажая трахею, разрывая артерии все мигом, как будто коса скашивает сноп травы.
Чик.
Чик.
Одним махом голова моя отделяется от тела, глаза выходят из глазниц, и уже левым глазом я вижу, как твои милые, родные щупальца затягивают в Никуда обе мои ноги, а правый мой глаз видит, как милая старушка танцет твист на груде моих голов.
У меня начинает чесаться душа.
Наверное, это потому, что ты уже начал переваривать моё тело.
Мне хочется плакать, но я вижу, как последнюю мою голову съел предобрейший бульдог милой старушки.
Вечереет.
Ты, переварив меня не более, чем пять мгновений назад, и отдав бесформенную массу, коей когда-то мне приходилось быть, лежишь в углу.
Ты скидываешь кожу за кожей, отрываешь от себя щупальца и тени моих навязчивых воспоминаний.
Ты не можешь определиться, каким тебе быть на этот раз, не можешь решить, какие тебе жертвы нужны будут на этот раз.
Наконец старушка заканчивает хоронить своего бульдога. Охая и приседая, она напевает незапоминающийся кантри-мотивчик, подхватывает тебя, бесформенного и липкого, словно детёныша слепыша, и уносит.
Занавес.
Я пытаюсь обнять их остывающим сердцем, задержать в своей грудине хотя бы на долю милисекунды.
Слабые пальцы соскользают с горла, показываю мне, где моя слабость, обнажая трахею, разрывая артерии все мигом, как будто коса скашивает сноп травы.
Чик.
Чик.
Одним махом голова моя отделяется от тела, глаза выходят из глазниц, и уже левым глазом я вижу, как твои милые, родные щупальца затягивают в Никуда обе мои ноги, а правый мой глаз видит, как милая старушка танцет твист на груде моих голов.
У меня начинает чесаться душа.
Наверное, это потому, что ты уже начал переваривать моё тело.
Мне хочется плакать, но я вижу, как последнюю мою голову съел предобрейший бульдог милой старушки.
Вечереет.
Ты, переварив меня не более, чем пять мгновений назад, и отдав бесформенную массу, коей когда-то мне приходилось быть, лежишь в углу.
Ты скидываешь кожу за кожей, отрываешь от себя щупальца и тени моих навязчивых воспоминаний.
Ты не можешь определиться, каким тебе быть на этот раз, не можешь решить, какие тебе жертвы нужны будут на этот раз.
Наконец старушка заканчивает хоронить своего бульдога. Охая и приседая, она напевает незапоминающийся кантри-мотивчик, подхватывает тебя, бесформенного и липкого, словно детёныша слепыша, и уносит.
Занавес.